КАК МЫ ВИДИМ ТО, ЧТО ВИДИМ

2.1.
Обман, вызванные стремлением к истине
Познание есть цепь гипотез, которые проверяются и затем либо отбрасываются как несостоятельные, либо принимаются, и тогда мы действуем в соответствии с ними, вернее, с ожидаемыми результатами их применения. Точно такой же работой непрерывно занято зрение. Мы не замечаем ее только потому, что она протекает обычно на подсознательном, бессловесном уровне.
«Разумный глаз» строит гипотезы о пространстве и соотношениях между предметами в нем, делает «бессознательные умозаключения», как назвал этот процесс Герман Гельмгольц, один из крупнейших естествоиспытателей Германии XIX в., оставивший заметный след в физике, математике, психологии и физиологии, совершивший буквально переворот в науке о зрении.

Как же возводится здание этих гипотез? Несомненно, с помощью аксиом и постулатов. Без них не протянешь длиннейшую цепь «теорем». В самом деле, из геометрии мы знаем, что гораздо экономичнее пользоваться правилом, что «если сторона и прилежащие к ней углы равны, то и треугольники равны», чем каждый раз накладывать фигуры друг на друга. Так нельзя ли получить доказательства «теорем о пространстве»? Вот одно из них.
Мы обычно смотрим на мир с высоты своего роста, то есть с метра пятидесяти — метра семидесяти сантиметров. Вещи в этом мире обладают определенными текстурами поверхности. Прожилки на деревянной палке, переплетение нитей ткани, хаос травинок, прихотливая вязь веток дерева, полосатая шкура зебры да мало что еще. Благодаря текстурам древесина отличается на вид от металла, стекло — от ткани, песок— от воды. Риски, рябь, волны несут мозгу огромную по значимости информацию. Беглого взгляда довольно, чтобы почувствовать воображением мягкость пушистого ковра, пронзительный холодок стального листа, ощутить эти свойства, взглянув не только на реальную вещь, а даже на картину или фотографию...

Чем дальше от нас предмет, тем ближе друг к другу элементы текстур, — вот один из важнейших сигналов о расстоянии. Профессиональные военные хорошо знают, что когда видны пуговицы мундира — противник приблизился на двести метров, а когда стали различимы глаза — на пятьдесят. Этому специально учат.
При взгляде на земную поверхность более далекие участки встречают взор под более острым углом — сближаются детали текстур. Но сообщает такое сближение уже не только о расстоянии, но и о высоте наблюдателя. И каким же необычным открывается пространство, едва привычная точка зрения вдруг сменяется иной, так что старые «зрительные» аксиомы приходится срочно отбрасывать и ставить на их место другие!
«Сел в кабину, взялся за штурвал, взглянул на землю и застыл ошеломленный. Мой глаз над землей находился не как обычно на высоте двух метров, а четырех! Земля выглядела так далеко и непривычно, что я не мог себе представить, как буду совершать посадку», — вспоминал знаменитый летчик М.М. Громов о своем первом знакомстве с тяжелым бомбардировщиком после многих лет полетов на истребителях.
«Не мог себе представить, как буду совершать посадку»,— вот, оказывается, что это такое — вдруг увидеть текстуры и весь мир с непривычного места! И говорит ведь не новичок, а опытный пилот, сотни раз приземлявшийся на разных машинах — только маленьких... К счастью, мозг наш — система с колоссальными приспособительными возможностями, да к тому же умеющая перестраиваться быстро.
«Сошел с самолета расстроенный, — продолжает рассказ летчик. — Как же быть — ведь отказываться нельзя, все равно кто-то должен полететь и благополучно приземлиться! Сел в самолет еще раз. Снова взял штурвал на себя и стал смотреть на землю, как во время посадки. Как будто начал привыкать. Но вдруг на том месте на земле, куда был устремлен мой взгляд, появился механик. Он виделся мне необычно далеко и вроде даже уменьшенным. Опять все стало непонятным. Снова я сошел, а через несколько минут еще раз сел за штурвал и принялся смотреть на землю. Посидев минут пять, наконец почувствовал, что теперь ясно отдаю себе отчет: посадка возможна. Теперь я был уверен в себе».

Такое быстрое переучивание может показаться нереальным, но вот что говорит Газанига: «Необходимо помнить, что мы исследуем половину человеческого мозга — систему, способную легко обучаться после единственной попытки». Что ж, если таковы результаты функционирования рассеченного мозга, надо думать, что гораздо большими возможностями он обладает, когда полушария обмениваются сведениями и помогают друг другу.

Вернемся, однако, к текстурам. Широко известны иллюзии «роста» одинаковых предметов, когда их рисуют на фоне сходящихся линий или, что еще более усиливает эффект, сокращающихся текстур. Такие картинки обычно приводятся в качестве доказательств «обмана», которому-де подвержено наше зрение. Однако при чем тут обман? Разве глаз — измерительный инструмент вроде микрометра? В мозгу есть четкий, проверенный сотнями тысяч бессознательных экспериментов постулат: коль скоро два предмета закрывают своими контурами примерно одинаковое количество элементов одной и той же текстуры, значит, предметы в общем равны. А что видит глаз на специально сочиненной картинке?
Во-первых, одинаково нарисованные (метрически равные) цилиндры закрывают по-разному элементы постоянной текстуры: иными словами, находятся на различных расстояниях от наблюдателя.
Во-вторых, цилиндры эти закрывают собой неодинаковое количество элементов той же текстуры фона: следовательно, тот, который дальше, — крупнее по размеру.
Выходит, глаз, строя по текстурам образ мира и поддаваясь на провокацию «обмана зрения», попросту стремится отразить мир предельно верно, основываясь на прошлом опыте человека, на сформированной этим опытом внутренней, перцептивной (от латинского «перцепцио» — восприятие) модели внешнего пространства.

Впервые гипотезу о том, что такое пространство возможно, выдвинул в 1935 г. выдающийся советский физиолог Николай Александрович Бернштейн. Он утверждал, основываясь на своем многолетнем опыте изучения ходьбы, бега и рабочих движений человека, что в мозгу нашем имеется образ воспринимаемого зрением мира, такого, как он видится в натуре, — «зрительное поле» (заметим, что это не офтальмологическое поле зрения — «окно», определяемое оптическими свойствами пары глаз). В перцептивной зрительной модели пространства в зрительном поле есть верх и низ, правое и левое, далекое и близкое. А чувствительные элементы, имеющиеся во всех мышцах, суставах и сухожилиях — проприорецепторы,— сообщают мозгу о положении тела и конечностей, благодаря чему формируется еще один образ — «моторное поле». В его рамках действуют руки и ноги, именно в нем мозг занимает центральное положение, чтобы верно управлять движениями тела относительно покоящегося начала координат.

Стремясь избежать кривотолков (увы, без них не обошлось, то из-за непонимания, то из-за упрямства тех, кто не желал расставаться с устаревшими, но такими удобными схемами), Бернштейн специально оговаривал, что «не следует надеяться увидеть в головном мозгу что-либо вроде фотографического снимка, хотя бы и очень искаженного». Мозг отражает мир, потому что он мозг, а в каком виде он это делает... Ученый предлагал повременить с попытками вывести немедля законы такого отражения, для них еще слишком мало экспериментальных данных, а принять за рабочую гипотезу тезис: отражаются в мозгу не истинные расстояния между предметами и их деталями, а только относительное взаимное расположение.
На реальность существования такой модели указывает множество фактов, из которых самый простой и понятный — то, что мы одинаково легко способны представить себе и атом, и Галактику (то есть вещи совсем непохожие!) в виде пространственных структур не очень больших, вполне обозримых и, что самое главное, удобных для работы с ними (для размышлений!) зрительных моделей.

Перцептивная модель мира формируется в процессе развития человека, среди воздействий играет решающую роль воспитание, то есть освоение культуры (в том числе традиций) сообщества, в котором живет ребенок. Поэтому у многих народов, принявших европейскую систему школьного образования, стороны света оказываются соотнесенными с географической картой; север вверху, юг внизу... А вот у некоторых африканских племен принято вести отсчет, ориентируясь на восходящее солнце: север у них слева, юг справа. Китайцы же видят мир не «справа» и «слева», а по географическим названиям сторон горизонта, самая обычная речь пестрит выражениями вроде «она живет в южном флигеле», «мы стояли на юго-восточном берегу ручья», «садитесь вон в то западное кресло», «подвинь воду на столе южнее»...

«Топос» по-гречески значит «место». Топология — раздел геометрии, который исследует формы фигур, их взаимное расположение, совершенно оставляя в стороне длины, углы, площади или строгость контуров. И поскольку мозг отражает мир топологически, писал Бернштейн уже после выдвижения им гипотезы о перцептивной модели мира в сознании человека, все буквы «А», как бы ни были они нарисованы, представят для нас одну и ту, же букву, а «В» — будет другой, поскольку иначе выглядит ее топология.

БИБЛИОТЕКА
 galactic.org.ua
Клуб Бронникова

ДЕМИДОВ В.

Москва
"СОВЕТСКАЯ РОССИЯ"
1988 г.

1. 1.
1. 2.
1. 3.

2. 2.
3. 1.
3. 2.
4. 1.
4. 2.
5. 1.
5. 2.
6. 1.
6. 2.

Но если верно, что мозг строит картину пространственных взаимоотношений между предметами, а вовсе не занимается абсолютными измерениями их размеров, — это ключ к разного рода иллюзиям, возникающим естественным путем или на специально нарисованных картинках. Взаимоотношения «предмет — фон» показывают мозгу относительные свойства (ближе — дальше, больше — меньше), которые он умеет оценивать с очень высокой точностью. Да к тому же относительные измерения гораздо устойчивее к влиянию помех, всегда присутствующих в каналах передачи информации. Пусть приемники и передатчики получаются при этом сложнее, система действует точнее и надежнее.

Но вот если текстур нет, если перед глазами что-то аморфно-гладкое, мозг лишается одного из важнейших признаков, по которому ориентируется в ситуации. Еще в 30-е гг. немецкий психолог Вальтер Метцгер выяснил, что, когда человек стоит перед белой, гладко окрашенной и равномерно освещенной стеной, он в зависимости от яркости света ощущает ее то как клубящийся туман, то как сферу, в центре которой он находится. И только когда яркость ламп возрастает до такой степени, что проясняются подробности окраски, говорит: «Это плоская вертикальная стена».
А еще раньше, за 100 лет до опытов Метцгера, шведский натуралист Неккер нарисовал куб, который обладает свойством выворачиваться наизнанку: одна и та же плоскость кажется то фронтальной, то тыльной. Почему? Мы уже знаем ответ. Нет ряби на гранях — нет и у мозга причин предпочесть одну гипотезу по поводу дальности другой, вот и возникают обе попеременно. Иллюзий такого рода множество: тут и ваза, вдруг обращающаяся в два глядящих друг на друга профиля, и лестница, внезапно становящаяся нишей, и лицо старухи, из которого вдруг проступает портрет прелестной молодой женщины (в этом портрете есть, правда, текстуры, не они-то как раз и устраивают «обман зрения»). А ночью на неосвещенной дороге глаз не различает тонких подробностей текстур, и неудачливый шофер принимает темную скалу за темный въезд в тоннель...

Тот, кто испытывает иллюзию, обычно не осознает этого. Потому она и иллюзия, что нереальное кажется реальным, достоверным. И действительно, переубедить охваченного ею человека бывает чрезвычайно трудно, порой невозможно.
Помню, однажды мы ехали по шоссе. Прямо перед нами — казалось, вон там, за деревьями, — в небе висел огромный желтый диск Луны. «Вот когда на нее лететь-то надо!» — вдруг сказал шофер, и на мой недоуменный вопрос пояснил: «Смотри, как она сейчас близко, не то что когда наверху!» Признаться, я просто оторопел и долго не мог найтись с ответом. Все ссылки на астрономическую науку были тщетны. Парень только хмыкал, а в душе — это было ясно — оставался при своем.
Иллюзию «Луна у горизонта» описал еще Птолемей, автор геоцентрической системы мира. Он дал первое разумное объяснение: увеличение размеров — результат работы зрения, а вовсе не увеличивающего действия атмосферы, как можно было бы предполагать. Мы ведь не замечаем на лунном диске новых подробностей, которые исчезали бы, когда светило находится в зените и диск выглядит маленьким. В чем же тогда заключается «обман зрения»? Это прояснилось только в последние десятилетия, когда были проведены точные опыты.

Один из них состоит в том, что испытуемый смотрит на поднявшуюся высоко в небо Луну через полупрозрачное зеркало. Как только зеркало поворачивают так, что диск оказывается вблизи горизонта, немедля его размер, ощущавшийся психологически, возрастает процентов на 30. Даже когда Луна нарисована на картинке, она кажется у горизонта крупнее: мозг конструирует ее лик таким, а причина — земные текстуры, точнее — горизонт. Мы привыкли, что все удаляющиеся к горизонту предметы уменьшаются на сетчатке по своим линейным размерам: люди, поезда, облака и самолеты... «Если бы мы увидели аэроплан, поднявшийся над горизонтом за дальней деревней, такого же размера, как видим его над головой, он показался бы больше самой деревни и, вероятно, представлял бы ужасающее зрелище», — пишет известный английский физик Уильям Брэгг в книге «Мир света». Так и Луна: приближаясь к горизонту, она должна была бы уменьшаться в размерах, как самолет, этого властно требует наш опыт. Но ее угловой размер сохраняется постоянным. А так как «возле горизонта» означает для наших «бессознательных умозаключений», что Луна стала дальше, чем когда находилась над головой, надо что-то делать с фактом постоянства углового размера диска. Вот и получается психологически, что диск стал крупнее. Иначе, удаляясь, он никак не мог бы оставаться того же углового размера. И мы видим Луну огромной! Когда между глазом и горной вершиной нет никаких текстур, зрение грубо ошибается в расстояниях. Приезжему откуда-нибудь из центральных районов России окружающие Алма-Ату или Фрунзе горные хребты кажутся рукой подать, а ведь это десятки километров пути. Пассажиры самолета, летящего среди скал, испуганно вскрикивают: крыло вот-вот чиркнет по камню! Между тем до него минимум метров 500. Даже такой тренированный человек, как астронавт Макдивитт, и тот поддался иллюзии, определил на глаз расстояние между своим космическим кораблем и летевшей рядом последней ступенью ракеты-носителя в 120 метров, а прибор показал, что там 600...

Иллюзиями, действиями по сформировавшейся внутренней модели мира, объясняется множество ошибок поведения. Это понятно: чем более соответствует ситуация привычному образу, тем быстрее, «автоматичнее» мы совершаем поступки. По ничтожным фрагментам — расположению стрелок приборов — оператор за пультом управления электростанции восстанавливает в своем воображении полную картину работы котлов, турбин, генераторов. И не только восстанавливает. Главное в его работе — предвидение. Он должен уловить то мгновение, когда события потребуют его вмешательства, а для этого приходится «бежать впереди летчика», как выразился один авиадиспетчер.
Чтобы в полной мере соответствовать своему месту, оператору необходимо богатое воображение, особенно зрительное. Оно позволяет работать при остром недостатке информации и даже — конечно, не очень долго — вообще без поступления новых данных. Но что такое воображение, как не хорошо организованная перцептивная модель? Она помогает найти в кратчайший срок правильное решение: предвидящий всегда готов к действию. Не случайно летчики-испытатели перед вылетом мысленно «проигрывают» задание. Они представляют себе наиболее вероятные отказы техники, строят программы действий. В критический момент у них поэтому всегда будет психологически больше времени для решения, ибо в заранее продуманной ситуации «время реакции стремится к нулю», — отмечают психологи.

Но какой опасной может стать привычка действовать по предвосхищающей действительность перцептивной модели, если в руках у человека оружие, которым он распоряжается практически бесконтрольно! Едва старожилы советской колонии в Вашингтоне, хорошо представляющие себе, что такое современная Америка и американцы, заметили у приехавшего в США журналиста Василия Пескова фоторужье — камеру, действительно напоминающую своим видом короткую винтовку, — они сказали: «Спрячь на самое дно чемодана и не вынимай! Боже избави навести такую штуку на кого-нибудь: вместо улыбки в ответ можно получить пулю!» И в самом деле, семь тысяч (!) человек убивают в США ежегодно, более 20 каждый день.* В барах, на улицах городов, на автостоянках и возле своих домов люди падают жертвами хулиганов, сумасшедших, грабителей, сводящих свои счеты гангстеров, готовых на все ради порции отравы наркоманов... И американец стреляет первым, чтобы не стать (как ему показалось!) мишенью, а потом уже только начинает разбираться, стоило ли стрелять. Конечно, такое давление уродливой перцептивной модели — следствие социальных условий, того образа жизни, который называют американским, и виноваты в нем отнюдь не органы чувств как таковые. Видит ведь не глаз, а мозг.
* Так я писал в 1978 г. По данным 1984 г. в США произошло уже 18692 убийства.

Ну а если вернуться к менее трагическим аспектам жизни, то приходится констатировать, что иллюзии способны внести ошибки в научную работу, исказить результаты опытов и измерений, сделанных точнейшими приборами. В книге профессора Лондонского университета С. Толанского «Оптические иллюзии» (она была переведена на русский в 1967 г.) приводится множество примеров таких неправильных оценок. Так, определяя на глаз позицию линии, равной половине ширины гауссовой кривой (она показывает вероятность разного рода событий), буквально все экспериментаторы ошибаются примерно на 30 процентов. И даже когда линейка с делениями явственно кричит о вранье, неверный чертеж продолжает казаться правильным. Такова сила «внутренних моделей»...
Из трех рядом нарисованных линз самая большая кажется и наиболее «пузатой», хотя все они вычерчены одним и тем же раствором циркуля, так что их кривизна абсолютно одинакова. Ошибка глазомера в подобном случае может достигать 300 процентов, сообщает Толанский. И ничего с этим не поделать.

А какие искажения способны внести текстуры в восприятие — это список, занимающий пару страниц. Наложенный на неудачную штриховку правильный круг превращается в грушу, параллельные линии то выпячиваются бочкой, то демонстрируют «талию»...
Текстуры отличаются друг от друга своими статическими характеристиками, у каждой по-своему чередуются темные и светлые участки, разное соотношение площадей цветных пятен. Чем больше разница текстур тем больше вероятность того, что мы их не спутаем. И не только мы, но и насекомые; относительно пчел, по крайней мере, вопрос ясен: они с нами наравне. Умение животных различать текстуры приводит к мысли: нет ли какой-то связи между этой способностью и восхитительными повадками некоторых птиц? Их поведение очень красочно описал Карл фон Фриш, лауреат Нобелевской премии, присужденной ему за разгадку сигналов, которыми пчелы обмениваются между собой.

Самцы одного из видов ткачиков — птиц семейства воробьиных — строят гнезда, искусно сплетая нечто вроде сети из травинок. Но, пишет фон Фриш, «самка ткачика очень привередлива. Если она находит архитектурное мастерство супруга недостаточным, то отвергает его притязания, заставляя расплести гнездо и начать все сначала». По мнению ученого, «самец действует не только инстинктивно, но и учится на опыте своих неудач. Еще более удивительны повадки других представителе семейства воробьиных, шалашников. Они украшаю свои гнезда «гирляндами ярких цветов, ягодами, перьями попугаев, крышечками от бутылок, осколками стекла и другими блестящими предметами, которые самцу удается подобрать возле человеческого жилья. В качестве последнего штриха самец может даже разрисовать гнездо внутри соком черники, ягоды которой он давит клювом. Когда все готово, он отступает назад, подобно художнику, критически изучающему свое творение, и не колеблясь, меняет местами цветы или поправляет окраску».

Что это? Эстетическое чувство, его зачатки? А почему бы и нет? Почему бы ощущению прекрасного не быть связанным с какими-то статистическими закономерностями, которым бесспорно подчинены текстуры? Мы говорим о прекрасных произведениях искусства, что они «соразмерны», «гармоничны», разве в этих словах нет намека на некие единицы измерений, которыми мы бессознательно пользуемся? И что очень важно, для статистического опознавания нет нужды, подобно Сальери, расчленять музыку или любое другое произведен: «как труп». Правое полушарие опознает целостно. Не оно ли, бессловесное, позволяет нам в цельности, в полном объеме всех деталей восхищаться красотой?
А при попытке логически, словами (левым полушарием) объяснить эту красоту испытываем невероятные трудное она просто «ускользает из рук», как это описал Сперанский... «Формулы красоты», задуманные по образцу определений квадрата или треугольника, сбиваются на тавтологии типа «чувство прекрасного отражает прекрасное в самой действительности».
Впрочем, если левое полушарие затрудняется дат определение прекрасному в словах, почему бы не предположить, что более удачливой окажется математика,
Нильс Бор, один из создателей современной физики, заметил, что математика «похожа на разновидность общего языка, приспособленную для выражения соотношений, которые либо невозможно, либо сложно излагать словами». Может быть, для прекрасного — для всех его видов! — существует некий математически обобщенны образ, который и вызывает у нас те эмоции, которые обозначены в статье «Прекрасное»?

На такую возможность намекает многое. Все наши органы чувств изъясняются на одном и том же языке — языке импульсов, бегущих по нейронным сетям. Не в этой ли общности кодов разгадка того, что критики нередко пытаются выразить свое восхищение предметом искусства с помощью терминов другого искусства и даже с помощью слов, к искусству не имеющих в общем-то отношения? Так появляются «сочная живопись», «кричащие краски», «тусклый звук», «раздольная мелодия», «огненный танец» и так далее. Все мы, впрочем, понимаем (вернее, ощущаем, нередко каждый по-своему), что именно хотел сказать своими определениями критик или искусствовед.
Однако значит ли это, что он выразил суть дела? Что нашел формулу прекрасного? Тогда как обобщенный образ прекрасного произведения точно воспринимается зрителем, слушателем, читателем. И творцом произведения, который обычно не в состоянии удовлетворительно объяснить, почему это слово, этот мазок положены именно в этом месте. «Так соразмернее, красивее, лучше», — говорят авторы...

Целостный образ — в правом, разъятый на абстрагирующие каналы — в левом. Создатель информационной теории эмоций член-корреспондент АН СССР Павел Васильевич Симонов и кандидат искусствоведения Петр Михайлович Ершов пишут в книге «Темперамент, характер, личность», что правому полушарию принадлежит ведущая роль в порождении целей, а левое уточняет средства их достижения. Согласно Симонову эмоция — это результат сравнения потребности (точнее, вероятности ее удовлетворения в данный момент), то есть внутренней модели мира, с реальностью, которую преподносит нам жизнь (опять-таки речь идет о вероятности удовлетворения желаний). Какая вероятность оказывается выше, таков и знак эмоций. Мечта приближается к яви — эмоциональный плюс, судьба щелкает по носу — тут уж не до улыбок...
То есть обобщенный образ и связанные с ним эмоции — это не что-то бесплотное, вневременное, не связанное с жизнью человека, его трудом и общением с другими людьми. Наоборот, именно в деятельности, в социальных связях, во всем том, что называется емким словом «жизнь», и рождается прекрасное, иначе не объяснить, почему ощущение красоты сопереживают сразу (или порознь, неважно) сотни, тысячи, миллионы людей, разделенные порой не только тысячами километров, но и тысячами лет.

Все время проявляется правило: мы часто, очень часто видим что-то именно таким не потому, что оно такое, а потому, что знаем (воспитаны!), каким оно должно быть. Прошлый опыт властно диктует свою волю. И вот вопрос: связаны с жизненным опытом иллюзии? Будут ли они разными хотя бы по силе у людей с разным жизненным багажом? Этот интереснейший вопрос решала среди прочих та экспедиция в глухие районы Узбекистана, в которой участвовал будущий академик Лурия в начале 30-х гг. Советская власть еще только начинала в этих местах преобразование жизни. Рядом с женщиной-активисткой и студенткой медицинского училища можно было встретить женщину «ичкари» — забитое существо, никогда не выходившее за порог женской половины дома. Проводившие всю жизнь в чрезвычайно узком кругу интересов и впечатлений, «ичкари» отличались очень своеобразным мышлением. Оно проявлялось, например, в ассоциациях, которые вызывались у них геометрическими фигурами.
Нарисованный на бумаге круг был для них не кругом, а только ситом, тарелкой, ведром, луной.
Квадрат воспринимался как дверь, доска для сушки урюка, треугольник — как амулет, украшение...
И если контур треугольника был обозначен не сплошными линиями, а рядами точек или звездочек, он сразу терял свое прежнее значение и становился бусами, вышивкой, циферблатом часов, звездами на небе.
Перед участниками экспедиции открылась небывалая возможность: проследить, как по мере роста образованности и вовлечения людей в общественную жизнь изменяется характер работы зрительного механизма.

Это особенно хорошо вырисовывалось на иллюзиях. В частности, на такой известной, как два одинаков кружочка, из которых один играет роль сердцевины цветка с крупными, а другой — с мелкими лепесткам По контрасту с обрамлением первый кружок видится уменьшившимся, а второй увеличенным. Однако женщины «ичкари» оказались «иллюзиеустойчивыми»: лишь треть участников опыта поддавались такому обману зрения. Но чем образованнее была группа испытуемых тем выше становился процент поддавшихся иллюзии: учащиеся курсов дошкольных воспитательниц — колхозные активистки — 92. Оно и понятно: поскольку перцептивная модель мира формируется на основе опыта, то, естественно, она у этой категории испытуемых была уже иной, нежели у «ичкари». Наши недостатки суть продолжение наших достоинств, это известно было и тысячелетия назад. Аналогичные обследования, про веденные зарубежными учеными в Африке, дали сходные результаты. Иллюзии, обычные для жителей городов, то есть в «мире прямых линий и прямоугольников» почти полностью отсутствуют у жителей племен, обитающих в круглых деревенских хижинах: соотношение 64 к 14.

Секрет этой «волшебной комнаты», придуманной Эймсом, в том, что мы непроизвольно оцениваем размеры мальчика и собаки в зависимости от размера окон, изображенных к тому же в обратной перспективе.


Да, более обычные события кажутся истиннее, нежели менее обычные... В Третьяковской галерее есть петербургский пейзаж знаменитого рисовальщика графа Ф.П. Толстого (1763—1873). Он прикрыт полупрозрачной калькой, у которой слегка загнулся уголок. И хотя очень многие знают, что калька нарисована, все поддаются искушению ее приподнять. Вероятность столь необычного рисунка не принимается во внимание перцептивной моделью, и она подсказывает наиболее естественное решение. Оценка вероятностей ради обретения истины — вот суть работы нашего аппарата восприятия...

продолжение
2.2.




Рисунки, показывающие, как можно обмануть зрение. Особенно хорошо видно на примере с линейкой: левый отрезок на ней нам кажется длиннее правого, хотя на самом деле они равны
 

1. 1.
1. 2.
1. 3.

2. 2.
3. 1.
3. 2.
4. 1.
4. 2.
5. 1.
5. 2.
6. 1.
6. 2.

- человек - концепция - общество - кибернетика - философия - физика - непознанное
главная - концепция - история - обучение - объявления - пресса - библиотека - вернисаж - словари
китай клуб - клуб бронникова - интерактив лаборатория - адвокат клуб - рассылка - форум