|
|
 |
 |
— |
Вопрос, вынесенный в заголовок, кажется тривиальным и еретическим одновременно: ведь мышление является частью психики, а та, как давно доказано наукой, неразрывно связана с мозгом. Доказательство основано на сопоставлении изменений психических и психофизиологических процессов; связи патологических разрушений различных участков коры больших полушарий головного мозга с нарушением психических функций; наконец, на результатах генетических исследований, показавших соответствие между уровнем развития центральной нервной системы и психики. Обобщением приведенных положений является принцип психофизиологического единства как основа решения психофизиологической проблемы — проблемы взаимоотношения психических и физиологических процессов. Остается лишь объяснить эмерджентность психики, то есть появление в ней новых качеств, которых не имеют физиологические процессы.
Однако по сути принцип психофизиологического единства (как и принципы психофизиологического параллелизма и психофизиологического взаимодействия, о которых можно прочитать в любом учебнике по психологии) представляет собой философский постулат. Доказать, что абсолютно все психические процессы неразрывно связаны с мозгом, невозможно в силу их бесконечного многообразия. Более того, методологически порочной является сама логика доказательства.
Применим ее, например, для такого устройства, как обыкновенный телевизор, и попытаемся доказать заведомо ложное утверждение, что все демонстрируемые телепрограммы неразрывно связаны только с его внутренними электрическими процессами. Действительно, каждая новая телепередача сопровождается неповторимым паттерном электрических сигналов; поломка того или иного элемента или блока приводит к искажению изображения и звука вплоть до их полного исчезновения; чем совершеннее модель телевизора, тем больше в нем каналов, функций, лучше качество изображения и т.д. Но тогда получается, что, если заранее не знать о существовании внешнего источника телесигнала, можно легко впасть в заблуждение. Утверждение, что нарушение любой психической функции обязательно связано с некоторой патологией мозга, равносильно тому, что в результате поломки телевизора, помимо прекращения внутренних электрических процессов (безусловно, необходимых и важных), происходит исчезновение и принимаемых им электромагнитных волн.
Раз неверна логика доказательства, то, может быть, придерживаясь принципа психофизиологического единства, мы заблуждаемся и относительно взаимоотношений психики и мозга? При этом основа нашего заблуждения кроется в сложности мозга, которому приписывается связь со всеми психическими процессами. Может быть (как и в случае с телевизором), с мозгом связаны не все, а только часть психических процессов? Для этого в принципе достаточно найти хотя бы одно психическое явление, которое качественно несовместимо с нейрофизиологическими процессами и поэтому не может реализовываться мозгом.
Одной из распространенных моделей психики является ее представление как процесса переработки информации, мышления — как выбора из альтернатив, мозга — как биокомпьютера. Термин «информация» часто выносится в название теоретических концепций, например информационный подход к психике Д. И. Дубровского, механизм информационного синтеза А. М. Иваницкого, информационная теория эмоций П. В. Симонова, информационный принцип работы мозга К. В. Судакова.
Противоположную позицию занимал наш выдающийся психолог Андрей Брушлинский, директор Института психологии РАН, зверски убитый в подъезде собственного дома в конце января 2002 года. Он рассматривал психику не как процесс переработки информации, а как непрерывное, недизъюнктивное [1] взаимодействие человека с объективным миром.
 Вопрос о том, дискретны или непрерывны психические процессы, широко обсуждался в 60–70-х годах прошлого века в период бурного развития кибернетики. В основном дискуссия свелась к выводу, что в нервной системе
дискретные и непрерывные процессы переплетаются между собой, хотя наблюдался и определенный разброс мнений.
Известно, что в дискретном процессе значимыми являются не все значения сигнала, а только некоторые выделенные состояния, которые выделяются, в частности, с помощью пороговых эффектов. Их можно рассматривать в качестве объективных признаков дискретных процессов, так как эти свойства поддаются экспериментальной проверке.
В психофизиологических процессах, происходящих в нейронах, наблюдаются нервные импульсы, или потенциалы действия (спайки), распространяющиеся вдоль нервных волокон. Генерация импульсов происходит только при превышении электрическими потенциалами на мембране нейронов определенных пороговых значений. Следовательно, импульсные нейронные процессы отвечают введенным признакам дискретности.
Если исходить из принципа психофизиологического единства, то связанные со спайками психические процессы следует признать дискретными, что противоречит концепции недизъюнктивности психики. Конечно, можно предположить, что существуют биохимические или какие-либо другие процессы, определяющие, например, и мышление, поскольку деятельность нейрона не исчерпывается спайковой активностью. Но тогда необходимо сделать вывод, что импульсная активность нейронов вообще не имеет отношения к психическим процессам, так как в противном случае невозможна их непрерывность! Более того, получается, что мыслительная деятельность должна целиком и полностью определяться всеми другими нейронными процессами, кроме импульсных.
Значит, концепция недизъюнктивности психики содержит внутреннее противоречие, имеющее форму
парадокса между непрерывностью мыслительных психических процессов и дискретностью импульсной нейронной активности. Его детальное рассмотрение — удел статьи в академическом журнале. Здесь же коснемся лишь основных моментов.
Одним из способов разрешения возникшего парадокса является признание ошибочности концепции недизъюнктивности. В психологии существуют многочисленные дискретные теории различных психических процессов, в том числе и мышления. Например, согласно теории функциональных систем П. К. Анохина, принятие решений представляет собой выбор из альтернатив и реализуется на основе обратных связей; развивает эту теорию «квантовая» модель психической деятельности К. В. Судакова.
А П. В. Симонов предлагал дискретный механизм объяснения творческого мышления на основе рекомбинации памятных следов (энграмм) и т.д.
Тем не менее, обратимся к основной формулировке А. В. Брушлинского, определяющей
недизъюнктивность мышления как мысленное прогнозирование нового знания с постепенным формированием изначально несуществующих критериев искомого. Данное определение можно условно разбить на две части:
первая — образование нового знания,
вторая — формирование его критериев.
Однако появление нового знания, причем тоже постепенное, поэтапное, возможно и в ходе моделирования или расчетов на компьютере, что и является целью их проведения. Проблема в другом: компьютерные программы не способны сами оценить возникающую новизну, так как используют количественные критерии, изначально задаваемые человеком, и не могут их произвольно изменять. Но ведь именно изменение и даже формирование критериев для этого необходимы — в силу неизвестности нового знания и невозможности заранее предугадать и, соответственно, формализовать критерии его оценки.
Даже самоорганизующиеся, самообучающиеся, саморазвивающиеся эвристические компьютерные системы, специально разрабатываемые для моделирования и прогнозирования сложных процессов, то есть получения новых знаний, используют критерии отбора информации, задаваемые человеком. Аналогичная ситуация возникает и при создании компьютерных нейропроцессоров (нейронных сетей), реализующих механизм параллельных вычислений и действующих на основе размытой (нечеткой) логики. Их применение обязательно требует предварительного этапа «обучения» — настройки алгоритмов переработки информации по некоторым образцам (то есть критериям), определения функций принадлежности лингвистических переменных и продукционных правил, выбора критериев классификации или таксономии и т.д.
Значит, именно самостоятельное, произвольное формирование первоначально отсутствующих критериев принципиально отличает человеческое мышление от дискретных процессов в компьютере. Именно по этой причине и невозможно создать искусственный компьютерный интеллект. В способности к самостоятельной выработке критериев поведения и деятельности выражается свобода воли человека, его активное, субъектное начало.
Нельзя отрицать, что очень часто, особенно в стандартных ситуациях, человек действует по заранее выработанным, иногда врожденным критериям. Поэтому тип используемых критериев может служить основанием для разделения мышления на конкретное (логическое, аналитическое) и абстрактное, синтезирующее. Конкретное мышление происходит по уже имеющимся однозначным, формализованным (конкретным) критериям, выработанным на основе жизненного опыта. Абстрактное мышление связано с формированием новых или использованием некоторых общих, качественных (абстрактных) критериев и их конкретизацией.
Следовательно, перенесение недизъюнктивных свойств мышления на всю психику явно неадекватно, и нужно говорить о двух классах психических процессов — дизъюнктивных и недизъюнктивных. В то же время недизъюнктивность как особое качество психики следует понимать не как специфический вид непрерывности, а как изначальную незаданность, неизвестность критериев искомого, их невыводимость из уже имеющегося знания.
Очевидно, что дизъюнктивные психические процессы могут определяться нейронными импульсами, и поэтому содержащееся в парадоксе противоречие частично снимается. Но формирование критериев, присущее недизъюнктивности, не может происходить в дискретных процессах, которые по своей природе должны оперировать четкими элементами и конкретными, количественными критериями.
Остается неясным, каким образом у человека формируются критерии нового знания и в чем они выражаются.
Критерий, по определению, — это признак, эталон, с которым сравнивают что-либо для оценки или классификации. Следовательно, таким критерием не может быть само открываемое неизвестное знание, требуется нечто еще. Как писал А. В. Брушлинский, «объективное существование формируемых (а не данных заранее в готовом виде) критериев будущего решения задачи обнаруживается… прежде всего, в очень разной степени уверенности испытуемых в правильности найденных решений».
Безусловно, уверенность, убежденность в истинности или, наоборот, ложности выдвигаемых суждений уже могут являться критериями. Принципиальной особенностью указанных критериев является их
неформализуемость, потому что уверенность и убежденность никогда не выступают в виде словесного знания, не принимают другую логическую форму. Во многом эти критерии носят интуитивный характер, поскольку почти не подаются разумному, сознательному контролю и поэтому иррациональны по своей природе.
Вот, например, как описывал академик Б. В. Раушенбах процесс подготовки одной своей статьи: «…и во время ее написания, и после… я все время ощущал, что в ней чего-то не хватает, может быть, самого главного. Я знал, что все написанное совершенно верно, но одновременно чувствовал, что сам не до конца понимаю статью. Так и не справившись с этой трудностью, я… понес <рукопись> в редакцию. Совершенно не думая о статье… я спустился в метро и… вдруг в каком-то мистическом озарении мгновенно понял истинный смысл проделанной работы».
Получается, что критерии искомого действительно возникают и существуют абстрактно в виде некоторого общего чувства истинности нового знания, предшествуют ему и позволяют проводить качественную, неформализуемую интерпретацию выдвигаемых суждений. Однако
уверенность и убежденность — только одни из возможных качественных критериев искомого, возникающие уже на заключительных этапах мышления. На его начальных и промежуточных этапах такими критериями, в частности, являются
смутное осознание неполноты или неистинности имеющегося решения, неясное, необъяснимое стремление, интуитивное влечение, также проявляющиеся в виде некоторого
чувства или ощущения. Эти размытые стремления задают тенденцию, направленность мышления на выдвижение и анализ тех или иных предположений, которые человеку почему-то кажутся истинными.
Так, объясняя М. Вертгеймеру особенности своего мышления при создании теории относительности, Альберт Эйнштейн отмечал: «На протяжении всех этих лет было ощущение направленности, непосредственного движения к чему-то конкретному. Конечно, очень трудно выразить это ощущение словами, но оно определенно присутствовало и его следует отличать от более поздних размышлений о рациональной форме решения. Несомненно, за этой направленностью всегда стоит что-то логическое, но у меня она присутствует
в виде некоего зрительного образа».
| — |
 |
Возникает вопрос: какие мозговые процессы могут обеспечивать возникновение качественных, абстрактных критериев? Прежде всего, неясное стремление к выдвижению и анализу некоторых суждений не определяется поступающей в мозг информацией, так как оно само задает ее поиск. Аналогично и уверенность в истинности (ложности) искомого не исходит из его информационного содержания, а только оценивает найденное решение как бы со стороны, извне. Качественные критерии также не определяются информацией и конкретными знаниями, находящимися в памяти, потому что ни стремление, ни уверенность нельзя вспомнить.
Таким образом, нейронные процессы, обеспечивающие передачу и переработку информации, не являются основой, источником формирования качественных критериев. Наоборот, стремление и уверенность как бы стоят над информационными процессами, направляя и регулируя их протекание исходя из некоторых внешних, не связанных с этими процессами оценок. При этом информация всегда имеет конкретную форму, тогда как качественные критерии абстрактны по сути. Поэтому данные критерии должны иметь независимый источник иной, неинформационной природы.
Однако независимость природы разных процессов или явлений предполагает невозможность их совместного осуществления на единой основе. Возникновение качественных критериев как недизъюнктивный психический процесс не может происходить в нейронах с помощью тех же дискретных импульсных механизмов, что и переработка информации.
Кроме того, качественные критерии должны соотносить информационные процессы с некоторым дополнительным, причем еще неизвестным самому человеку знанием. Но если это знание возникает в нейронах, оно не может быть независимым от процессов переработки информации, а значит, и реализовывать их внешнюю оценку. Если же предположить, что причиной возникновения, например, уверенности в правильности решения является синтез некоторого вещества, придется допустить, что имеется и независимый источник этого синтеза, — но ему просто неоткуда взяться.
Следовательно, есть веские основания полагать, что качественные критерии должны формироваться вне мозга. Получается, что различие между классами психических процессов состоит не только в их содержании, но и в происхождении относительно мозга:
дизъюнктивные процессы являются внутримозговыми, а недизъюнктивные имеют внемозговую природу. В связи с тем, что качественные критерии подчиняют, регулируют информационные процессы,
можно предположить, что существует некоторое внешнее воздействие на нейроны. В результате в них формируются однозначные количественные критерии, принимающие вид искомого знания. Вопрос существования, природы и механизмов такого воздействия, безусловно, является открытым.
Надежда найти ответ на него связана не только с психологией, но и с технологиями коммуникации компьютера с мозгом. Недавние результаты по соединению нейронов и компьютерных чипов (например, соединение искусственного глаза и мозга слепого человека; компьютера и нейронов зрительного бугра кошки; создание биоробота, в котором отдельные нейроны головного и спинного мозга миноги соединены с процессором, управляющим движением робота в зависимости от расположения источника света и т.д.) могли быть получены только при условии, что импульсные компьютерные, спайковые и, по крайней мере, некоторые психические процессы имеют общую дискретную природу. Отсюда — любопытное следствие: для возникновения психических процессов определенного класса достаточно только дискретных электрических импульсов, так как биохимические процессы, происходящие в нейронах, в компьютерных процессорах, разумеется, отсутствуют, а значит, ими можно пренебречь. Границы данного класса будут определяться сменой типов критериев.
При раскрытии природы внемозговых процессов нужно, прежде всего, избегать аналогий из физики или техники. Причина в том, что если выдвинутое предположение верно, то внемозговые психические процессы и явления должны образовывать особый мир, о котором определенно можно сказать только одно: этот мир — живой!
-----
[1] Дизъюнкция (лат. disjunctio — разобщение), в логике, математике и др. — логический эквивалент союза «или»; операция, формализующая основные логические свойства этого союза.
 |
— |
Что могут означать слова "вне мозга"?
философ, математик Анатолий Кричевец
Когда в конце XVI века в Европе формировалась
наука, которая в следующие несколько веков стала образцом познания вообще, ничто
(кроме, пожалуй, воодушевления ее гениальных творцов) не предвещало ее
грандиозных успехов. Математическая физика, наука о движении тел в пространстве,
первой предъявила весьма значительные достижения, чем и обеспечила в дальнейшем
успех науки как идеологии.
Ровно в то же время появилась в современной форме и
психофизическая проблема — вопрос о связи души и тела. Первым ее сформулировал
Рене Декарт. По его мнению, объективная естественная наука может заниматься
только телами, размещенными в пространстве, и больше ничем. Все утверждения
науки должны базироваться на чисто пространственных характеристиках тел. Хотя
современная наука иногда отклоняется от этого столь категоричного императива, на
интуитивном уровне пространственные объяснения всегда воспринимаются как более
предпочтительные. В XIX веке можно было, например, основывать химию на понятии
валентности, но объяснение валентности в терминах электронных оболочек атома,
безусловно, сделало химию «более научной». В конечном счете за любым научным
объяснением естествознание подразумевает возможность «углубления» до физических,
пространственных терминов.
Животные, да и человеческий организм, представлялись Декарту
чем-то похожим на изобретенную гораздо позже паровую машину — по специальным
каналам в организме циркулируют «животные духи», которые и вызывают физические
движения тела. Заметим, что современная картина электрических сигналов,
запускающих химические процессы в мышцах, не отличается от декартовской
кардинально. В конце концов, под «животными духами» можно понимать и импульсы в
нейронах. Важно, что пространственная причина (движение ионов) вызывает
пространственные следствия — химические реакции, которые приводят к
пространственному перемещению тела или его частей.
Однако человеческое
мышление Декарт считал непространственным. Мыслит человек о пространстве, но не
в пространстве. В таком случае естественно возникает вопрос, как нетелесные
мысли (решения, выводы, чувства, эмоции) могут влиять на положение тел в
пространстве?
Ответ Декарта выглядит совершенно неубедительным. По его
мнению, мысли человека могут непосредственно воздействовать на некий участок
мозга — шишковидную железу. Ее перемещения действуют на «животные духи»
наподобие перепускного клапана в паровой машине, меняя направление их движения и
приводя к соответствующим перемещениям телесных частей. Почему Декарту казалось,
что на одну железу мысли действовать проще, чем сразу на все тело, осталось
загадкой.
Следующие поколения естествоиспытателей успешно развивали науку
о тех предметах, которые размещены в пространстве, и в то же время всегда
испытывали серьезные затруднения в описании психических явлений. Ошеломляющие
успехи в первой области меняли отношение к проблемам второй. В наше время то,
что психофизическая проблема нисколько не приближается к решению, не
рассматривается обычно как следствие некоторых фундаментальных свойств человека
и мира, а считается просто показателем особой трудности задачи.
Давайте посмотрим на нашу проблему с другой стороны. Совершив
то, что математики называют предельным переходом, представим, что человеку стали
известны все законы природы и ее специфической части — психики. Само знание
законов также должно быть фактом в ряду других фактов, связанных известными
законами. Как это знание можно было бы использовать? Пожалуй, никак. Знание
естественных законов, по которым мы думаем, принимаем решения, убеждаем других и
принимаем аргументы собеседников, не накладывает на нас никаких обязательств. С
точки зрения законов природы аргументированный ответ оппоненту подобает человеку
не больше, чем удар оппонента по голове. Позволю себе радикальную формулировку:
думающему человеку нет места в объективно закономерной природе.
Читатель спросит, что значит «нет места»? Это значит, что
предельный переход невозможен. Это значит, что ситуация человека, познающего
мир, — всегда ситуация перехода от одного неполного знания к другому неполному
знанию. Такое высказывание может показаться тривиальным, если не обратить
внимание на то, что всегда и все мыслительные операции, которые обеспечивают
переход от одного знания к другому, более полному, остаются на «невидимой
стороне» познавательного процесса. На этой невидимой стороне находится то, что
никогда не станет предметом успешной науки о природе: честность ученого, его
способность понять точку зрения другого, талант, наконец.
Там же находятся «предметы», о которых рассуждает наука,
лишенная определенного места в системе наук, — психология. Психологи серьезно
относятся к таким вещам, как знание, догадка, решение. Именно поэтому им так
трудно соединить в одну науку представления о сфере психических явлений (частью
которой являются эти и многие другие характеристики человеческого пути среди
живых людей и объективных предметов) и естественнонаучные знания о природе.
Можно сказать, что
естественные науки достигают потрясающих
успехов именно там, где невнимание к «невидимой стороне» не только не
сказывается отрицательным образом на результатах исследования, но, вероятно,
идет им только на пользу. Совершенно несущественно для функционирования
компьютеров то, какими путями пришли их создатели к столь богатым важными
последствиями догадкам. Их знания о природе, точнее, о той ее части, которая
позволяет себя описывать объективными законами, делают возможными технологии, в
которых фрагменты природы ведут себя предсказуемым и полезным для человеческих
целей образом.
Для контраста приведу пример другого «объективного» закона:
замечено, что каждые полтора года мощность компьютеров удваивается. Всякий
ученый-естественник, да и просто здравомыслящий человек, понимает сомнительный
статус этого закона. Очевидно, что за каждым удвоением мощности стоят новые
творческие находки исследователей, изобретателей и организаторов науки и
производства. Очевидно, что в любой момент ситуация может измениться вследствие
неудачи или, напротив, кардинального прорыва в этих сферах. Берусь утверждать,
что здесь естественным наукам нечего делать. Эта область принадлежит другим
специалистам, среди которых есть и психологи, и в ней речь идет не о простом
описании положения дел, а о предписаниях и способах воздействия на процессы,
которые никогда не рассматриваются как вполне объективные.
В той сфере, о которой говорится в статье А. Н. Костина, в
последние годы происходят замечательные события. Недавние исследования позволили
на практике продемонстрировать электронно-механические устройства (курсор
компьютера, «искусственные руки»), управляемые непосредственно сигналами мозга. [2]
Для этого используются две технологии — отведение электроэнцефалографических
сигналов с поверхности головы и вживление электродов в мозг. Последняя
технология пока испытывается в основном на животных, поскольку операции по
вживлению электродов довольно рискованны и их долговременные последствия не
ясны. Однако крупные успехи, по-видимому, не за горами. Значит ли это, что тем
самым близка к решению и психофизическая проблема?
Есть одна общая черта всех отчетов об успехах работ в этой
области: оказывается, животные или человек могут использовать такие устройства
только после более или менее продолжительного обучения. Некоторые авторы прямо
указывают на то, что лишь благодаря удивительной пластичности мозга испытуемые
могут довольно быстро решать эти новые нетривиальные задачи управления.
Ситуация, скорее, напоминает восстановление больных после мозговых поражений,
когда группы нейронов берут на себя ранее не свойственные им функции, нежели
замену объекта, которым управляет данный нейрон, — например, естественной руки
на эквивалентную ей механическую. Мозг находит способ нужным образом
использовать предоставляющуюся возможность, а не работает привычным образом, как
бы не замечая подмены. Этот процесс похож на все другие ситуации овладения
новыми знаниями или навыками.
Главное отличие решения таких задач человеком (и, добавим,
животными) от «решений», находимых разнообразными «самоорганизующимися» и
«самообучающимися» компьютерами, нейросетями и т. д. А. Н. Костин видит в
следующем: критерии успешности для машин всегда заранее заданы человеком; сам же
человек, работая в новых ситуациях, одновременно решает задачу и устанавливает
критерии успешности. Это совершенно справедливо. Ученые, работавшие в сфере
искусственного интеллекта, всегда хотели сформулировать универсальные принципы
решения и критерии успешности и постоянно терпели неудачи — удавалось решать
очень сложные задачи, но универсальных методов и критериев так и не нашлось.
Каждая новая задача, как правило, требовала новых методов. В полном согласии с
мнением А. Н. Костина, которое я разделяю, человеческий интеллект обычно все же
находит метод, и только после этого искусственный интеллект начинает справляться
с новым классом задач.
В современной науке имеется течение, которое берется за
сформулированный в статье А. Н. Костина парадокс: как можно одновременно решать задачу и искать критерии успешности
решения? [3] Это течение — синергетика [4]. Одним плечом она опирается на математику,
где анализируются нелинейные уравнения, решения которых временами приводят к
одной или нескольким устойчивым ситуациям (решение захватывается аттрактором).
Иногда минимальные отклонения начальных условий переводят решение из области
притяжения одного аттрактора в область притяжения другого. Так или иначе, но
создается впечатление, что конечное упорядоченное состояние самоорганизуется из
исходного хаоса.
Другим плечом синергетика опирается на многочисленные примеры
самоорганизации в неживой и живой природе, в том числе и на примеры, подобные
приведенным выше. Синергетический подход к нашему парадоксу таков: критерии
решения вместе с самим решением представляют собой некую единую систему, ведущую
себя аналогично упомянутым аттракторам, к ней как бы притягивается мысль
человека. Я считаю, что для психологии такой подход может быть перспективен.
Более того, в работах Ю. И. Александрова, коллеги А.Н. Костина по Институту
психологии РАН, этот подход применяется в исследованиях мозга. Однако А. Н.
Костин совершенно прав: модель самоорганизующегося мозга должна заранее
содержать все его возможные достижения, — в данном случае, если довести описание
до уравнений, это будут аттракторы вместе с областями их притяжения. Для каждого
случая, как мы уже привыкли наблюдать, придется строить оригинальную модель.
Можно отказаться от моделей. Тогда наука о самоорганизующихся
мозговых структурах сможет стать успешной, только заплатив немалую цену:
перестав пытаться понять, каковы механизмы самоорганизации, то есть отказавшись
от естественнонаучного подхода. На мой взгляд, это неизбежно.
Как мне представляется, граница между дизъюнктивными и
недизъюнктивными явлениями не так важна для понимания сути проблемы, как другая
граница — между естественнонаучными теориями, описывающими работу мозга, и
психологическими теориями, подходящими к таким вещам, как знание, обучение,
развитие, не выходя за пределы области, где эти понятия имеют практическое
значение.
К первым теориям можно отнести и дизъюнктивные модели,
рассматривающие мозг как прибор, перерабатывающий дискретную информацию, и
аналоговые, если таковые будут успешно развиваться. Ко вторым само различение
«дизъюнктивные-недизъюнктивные», на мой взгляд, неприменимо — в силу неясности
статуса «вещей», стоящих за такими понятиями, как знание, решение, догадка.
Пример А. Н. Костина об экспериментальном подтверждении мнимой локализации
телевизионных программ внутри телевизора совершенно точен. Однако рискуя
оставить читателя в недоумении, я вынужден уточнить утверждение А. Н. Костина о
том, что часть психических процессов имеет внемозговую природу. Дело в том, что
это «вне мозга» оказывается в определенном смысле и «вне пространства». В тот
самый момент, когда найдутся какие-то расположенные в пространстве источники и
агенты психических процессов, мы вновь окажемся в области естественной науки,
той или иной «физики», к которой возражения, приведенные в наших статьях, будут приложимы в полной мере [5].
Это значит, что приписывая действительно важные психические
явления мозгу (или иным пространственным «предметам»), мы будем указывать на
мозг (или «предметы») в целом, причем механизмы его (их) работы будут нам
недоступны [6]. Если же мы преуспеем в расшифровке каких-то мозговых или иных
механизмов, то те психические явления, которые А. Н. Костин характеризует как
недизъюнктивные, окажутся вне сферы наших достижений. Это не значит, что
исследования мозга, с одной стороны, и психология — с другой, не могут
добиваться значительных успехов как по отдельности, так и вместе. Это значит
только, что удовлетворяющего естественные науки решения психофизической проблемы
не может быть найдено. Почему же природа допускает потрясающие успехи
естественных наук, в том числе и успехи в изучении механизмов мозга, решительно
оставляя нас перед запертыми дверями на пути к самому интересному вопросу?
----------
[2] Смотрите подборку коротких новостных статей: "Биологическая Обратная
Связь единым усилием мозга..."
[3] А. В. Брушлинский справедливо приписывал авторство парадокса Платону.
[4] Смотрите словарную статью -"Синергетика"
[5] Высказывания типа «вся информация хранится где-то в космосе, а человек
умеет ее оттуда извлекать» вообще не имеют ясного смысла.
[6] Непонятно, в таком случае, имеет ли вообще смысл говорить о
механизмах.
Далее смотрите статью: "О мозге, психике, компьютерах, моделях и..."
|
|
|